Моя мама исчезла, когда мне было 12. Полиция не смогла ее найти, и я ни разу не видел, чтобы отец проронил слезу Потом он внезапно уехал из страны, и меня вырастила его мама. На прошлой неделе я пошел навестить бабушку в последний раз перед ее смертью Она заплакала и сказала:
“Моя мама исчезла” — Часть 2
Бабушка заплакала и сказала:
— Прости меня, Сашенька… Я всё знала. С первого дня.
Я застыл.
— Что вы… что вы имеете в виду?
— Твоя мама… она не исчезла. Она умерла. В ту ночь… в ту самую ночь, когда вы с ней ссорились. Когда ты убежал из дома…
Я почувствовал, как всё тело стало ледяным. Я помнил ту ночь. Мне было двенадцать. Я закричал на маму, потому что она не разрешила мне идти на ночёвку к другу. Я хлопнул дверью, выбежал на улицу, скрылся в сквере за домом. А когда вернулся — её уже не было.
— Бабушка… — прошептал я. — Что значит “умерла”? Почему вы… почему мне никто этого не сказал?
Она судорожно сглотнула и с трудом перевела дыхание. Морщинистые руки дрожали, когда она взяла меня за запястье.
— Потому что твой отец… он заставил меня молчать. Он сказал, что если я хоть слово скажу — я тебя больше не увижу. А я… я боялась. Я не могла потерять тебя.
— Папа… — Я закрыл глаза. В памяти всплыл его холодный взгляд. Он никогда не плакал. Ни в день исчезновения мамы, ни после. Просто ушёл на работу, как обычно. Потом — уехал из страны.
— Он сделал это? — Я боялся произнести вопрос вслух.
Бабушка кивнула. Без звука. Только слёзы катились по её щекам.
— Но почему? За что?
— Я до конца не знаю. Он не рассказывал. Только сказал, что “так надо”. Что ты ничего не поймёшь. И что лучше всем будет думать, будто она ушла.
Я встал и сделал шаг назад. Мне хотелось закричать, разбить что-нибудь, выбежать из палаты. Но я остался. Бабушка снова заговорила:
— В шкафу, в моём старом доме, за фальшпанелью. Там лежит дневник твоей мамы. Она вела его до самой… до самого конца. Я сохранила его. Боялась читать. Но теперь… теперь ты должен знать правду.
Я поехал в дом бабушки в тот же вечер. Дом стоял на окраине, одинокий, с облупившейся краской и скрипучими ступенями. Я зашёл внутрь, прошёл в комнату, где раньше играл с машинками, где пахло ванилью и шиповником. Шкаф стоял у стены, тяжелый, старинный.
Фальшпанель я нашёл быстро. За ней — металлическая коробка. Внутри — несколько пожелтевших писем, старая фотография мамы с молодым отцом и толстая тетрадь, исписанная её почерком.
Я сел прямо на пол, открыл первую страницу и начал читать.
16 марта
Сегодня Саша снова проснулся с криком. Я боюсь за него. Он видел, как Олег… как он держал меня за шею. Кричал, что я больше не его жена. Что всё закончено. Он стал другим. Словно чужой человек.
18 марта
Олег всё чаще уходит ночами. Говорит, что работает. Но я чувствую, что он врёт. Я нашла в его куртке серёжку. Женскую. Не мою. Я спросила — он ударил меня. Впервые. А потом заплакал. Но это ничего не изменило.
22 марта
Я боюсь. За Сашу. За себя. Я решила поговорить с мамой Олега. Она не верит. Говорит: «Он просто устал». Нет, это не усталость. Это зло. В нём что-то прорвалось наружу. Я не знаю, кто он теперь.
Я перевернул страницу. Руки дрожали. Сердце билось в ушах. Всё, что я когда-то не понимал — стало обретать смысл.
28 марта
Сегодня он сказал, что я исчезну. Что никто не найдёт меня. Что «так будет лучше». Я записала это, чтобы если вдруг… если вдруг меня не станет — кто-нибудь узнал правду. Если ты, Саша, когда-нибудь найдёшь этот дневник — знай: я тебя любила. Всегда. И боролась до конца.
Последняя запись.
Дальше — пусто.
Я сидел, зажав тетрадь в руках, и не чувствовал слёз. Была только пустота. Холодная, как смерть.
Прошло два дня. Бабушка умерла во сне. Я похоронил её рядом с дедушкой. На похоронах почти никого не было — только я, соседка бабушки и один дальний родственник, которого я едва помнил. После кладбища я поехал домой, сел за стол и включил ноутбук. Отец. Где он?
Я помнил, что он уехал в Испанию. Но больше — ничего. Ни писем, ни звонков. Лишь редкие переводы на мой счёт, пока я учился. Я открыл соцсети, затем — поисковые базы. Часы сменялись минутами. И вот — профиль. Имя, фамилия. Фото. Он живёт в Барселоне. Женат. Есть дочь — моя сводная сестра.
Я долго смотрел на экран. Внутри всё кипело. Потом, не думая, написал сообщение:
«Это Саша. Мне нужно поговорить с тобой. Лично. Это касается мамы».
Он ответил через два часа:
«Прилетай. У тебя есть адрес».
Барселона встретила меня жарой, солнечными улицами и запахом моря. Я стоял у ворот его дома, большой виллы на холме. Сердце стучало, как барабан. Вышел он. Постаревший. Поседевший. Но взгляд — тот же. Холодный, прямой.
— Привет, Саша, — сказал он. Как будто мы расстались вчера.
— Где мама?
Он посмотрел в сторону, к морю. Потом снова на меня.
— Ты читал дневник?
— Да.
Он вздохнул.
— Пойдём в сад. Тут нельзя.
Мы сели на деревянную скамейку под апельсиновым деревом.
— Я не убивал её, — сказал он сразу.
Я сжал кулаки.
— Тогда расскажи, что случилось.
Он долго молчал.
— У нас с ней был конфликт. Серьёзный. Я узнал, что у неё был роман. С коллегой. Я взбесился. Мы поссорились. Я накричал, ушёл. А когда вернулся — её не было. Только записка. Там было написано, что она уходит. Что не может жить с человеком, которого боится. Я подумал… я подумал, пусть. Пусть уйдёт.
— Ты не сказал никому?
— Нет. Я сжёг записку. Испугался. Подумал, если узнают — будет скандал, тебя отдадут в детдом. Я решил — лучше сказать, что она пропала.
— Но бабушка сказала, что ты угрожал ей. Что знал о смерти мамы.
Он посмотрел мне в глаза.
— Она додумала остальное. Я действительно сказал, чтобы молчала. Чтобы не вмешивалась. Но я не убивал её. Клянусь. Я до сих пор не знаю, где она.
— Почему ты уехал?
— Потому что не мог больше жить с этим. Потому что боялся, что рано или поздно всё всплывёт. И, может, потому что я действительно думал, что виноват.
Я сидел, пытаясь понять, врёт он или говорит правду. Вдруг он встал, вошёл в дом и через минуту вернулся с конвертом.
— Это пришло ко мне три месяца назад. Без подписи. Из России. Я не открывал. Боялся.
Я взял конверт. Открыл. Внутри — фотография.
Женщина. Седая, но с тем же лицом. Моей мамы.
А на обороте — надпись: «Я жива. Но вы меня потеряли».
— Где это было снято? — спросил я, чувствуя, как всё внутри сжимается.
— Не знаю. Там не было марки, только почтовый штемпель — Вологодская область.
Я сел в первый же самолёт в Москву, потом — на поезд. Вологда. Маленький город, заснеженный, тихий. Я ходил по улицам, показывал фото, расспрашивал. Много часов. Безрезультатно.
И вот, уже почти теряя надежду, в маленькой лавке на окраине продавщица сказала:
— Подождите… она похожа на одну женщину. Она живёт в деревне за городом. Люди зовут её Вероника. Но она очень замкнутая.
Я ехал на попутке, дрожа, словно перед встречей с призраком. Деревня была крошечной — восемь домов и старый клуб. Дом Вероники стоял в конце улицы. Окно распахнуто, на подоконнике — вязаная салфетка.
Я постучал.
Через минуту дверь открылась.
И я увидел её.
Маму.
Она изменилась. Поседела. Но глаза… глаза были теми же.
Она молча смотрела на меня. Я тоже молчал.
— Саша? — прошептала она.
— Мам…
И я упал ей на плечо. Как в детстве.
Мы сидели за столом. На нём — чай, варенье, пирог с черникой.
— Почему ты уехала? Почему ты исчезла?
Она отвела взгляд.
— Потому что боялась. Потому что больше не могла жить с ним. Потому что ты тогда сказал: “Я тебя ненавижу”. Это было как удар. Я подумала, что ты лучше вырастешь без меня. Что тебе будет лучше с ним.
— Это неправда. Я был ребёнком!
Слёзы потекли по её лицу.
— Я хотела вернуться. Не раз. Но не смогла. А потом услышала, что ты с бабушкой, что ты учишься, живёшь… И решила — пусть будет так. А когда заболела… решила написать.
— Ты должна была вернуться.
Она кивнула. Слишком поздно.
Но я уже знал: буду приезжать. Буду писать. Не отпущу снова.
Моя мама вернулась.
Из небытия. Из прошлого.
А я — наконец-то нашёл её.
“Моя мама исчезла” — Часть 3
Мама положила на стол старый фотоальбом. Он был потрёпанный, с обложкой из искусственной кожи.
— Я привезла его с собой, — сказала она тихо. — Не могла оставить ваши фото. Только они и напоминали, что у меня был сын. И дом. И жизнь.
Я открыл альбом. Первая фотография — мы с ней на берегу реки, мне лет семь. Я держу удочку, она смеётся. Следующая — новогодний утренник. Я в костюме зайца, мама обнимает меня сзади.
Я листал, и с каждым кадром чувствовал, как внутри меня ломается то, что я годами строил: злость, обида, убеждение, что она бросила меня просто так. Она не бросала. Она спасалась.
— Почему ты выбрала именно эту деревню? — спросил я.
— Здесь жила старушка, тётя моего отца. Когда я сбежала, я поехала к ней. Она спрятала меня. Потом умерла, а я осталась. Работала в библиотеке, потом — на почте. Переименовала себя, чтобы никто не нашёл. Даже ты. Особенно ты.
— Почему?
— Потому что я не заслуживала твоего прощения.
Я закрыл альбом.
— А я всё равно простил. Наверное, давно. Просто не знал об этом.
Она вздохнула. И мы впервые за всё это время засмеялись — сквозь слёзы, но искренне.
Я остался на неделю. Мы много говорили. Молчали. Гуляли по просёлочным дорогам. Она показывала, где растут грибы, где раньше был клуб, где подкармливала бездомного пса.
Но внутри меня жил один неотвеченный вопрос. Я боялся его задать, но не мог не задать:
— Мам… Ты уверена, что папа не сделал тебе зла?
Она нахмурилась.
— Тогда — нет. Сейчас… не знаю. Он звонил мне. Один раз. Через год после моего исчезновения. Я не брала трубку. А потом — кто-то прислал мне цветы. Без подписи. И письмо: “Ты выбрала смерть. Не возвращайся”. Я сожгла его.
— Почему ты мне раньше не рассказала об этом?
— Потому что я боялась, что ты захочешь отомстить. А я всю жизнь мечтала, чтобы ты был другим. Не как он.
После возвращения в Москву я не спал три ночи. В голове крутились её слова, дневник, фотография. И всё больше я чувствовал — правда ещё не раскрыта до конца.
Я снова написал отцу:
“Я нашёл маму. Она жива. И она говорит, что ты ей угрожал”.
Ответ пришёл быстро:
“Я приеду. Нам надо поговорить. Троим”.
Через три дня мы встретились в деревне. Он приехал на арендованной машине, в тёмной рубашке, с кожаным чемоданом. Мама вышла ему навстречу. Без страха. Без ненависти.
— Вероника… — сказал он, и в его голосе была дрожь.
— Здравствуй, Олег.
Мы сели за стол. Я налил всем чаю. Никто не прикасался.
— Почему ты прислал ей то письмо? — спросил я.
— Потому что я… я не хотел, чтобы она вернулась. Я боялся. Что если она появится — я всё потеряю. Свою новую жизнь, тебя, уважение. И потому что я сам не понимал — живёт ли она или нет. Я даже нанимал частного детектива. Он ничего не нашёл.
— Но ты знал, что она не умерла. Ты чувствовал.
Он кивнул.
— Я чувствовал. И ненавидел себя за это. Я мечтал, чтобы всё можно было вернуть, но не знал как.
Мама подняла голову:
— А я мечтала, чтобы ты хоть раз сказал правду. Пусть горькую. Но правду.
— Вот она, — сказал он. — Я разрушил семью. Я был жесток, ревнив, мстителен. Я не убивал тебя, но вытолкнул из своей жизни. Навсегда. И втянул в это Сашу.
Он повернулся ко мне:
— Прости меня, сын.
Я не ответил. Потому что не знал, что чувствую. Не гнев. Не жалость. Усталость, может быть. И пустоту.
Когда отец уехал, я остался ещё на один день.
— Ты будешь приезжать? — спросила мама у калитки, когда я собирался уходить.
— Конечно. Я хочу привезти сюда свою будущую жену. И, может, однажды — детей. Чтобы они знали, какая у них бабушка.
Мама заплакала. Но это были другие слёзы — не от страха, не от боли. От возвращения.
Прошло три месяца.
Я устроился на новую работу, занялся документами, чтобы вернуть маме её настоящее имя. Отец прислал деньги на ремонт дома. Молчаливо, без слов.
Но однажды я получил странный звонок.
— Это Саша Костин?
— Да.
— Мы из следственного отдела. Нам пришло анонимное письмо. Там говорится, что в доме вашей матери, под сараем, может быть могила. Тело. Возможно, женщины, пропавшей двадцать лет назад.
Это было как удар по голове.
Я выехал в тот же день. Следователи уже стояли у сарая. Мама сидела в доме, бледная, но спокойная. Я вошёл к ней.
— Ты знала? — спросил я.
— Нет… Нет, Саша. Я ничего не знаю. Это сарай тёти Ани. Он старый. Я туда почти не ходила. Только хранила там уголь.
Через час они вытащили из земли старый свёрток. Полиэтилен, разложившаяся ткань, обрывки одежды.
— Женские останки, — сказал один из криминалистов. — Предварительно — от двадцати до сорока лет. Судя по слоям почвы — пролежали здесь около двух десятилетий.
Я стоял, как вкопанный.
— Кто это может быть?
Они не знали. Анализы, ДНК. Всё впереди.
На следующий день мне позвонил отец.
— Я знаю, что нашли в сарае.
— Откуда?
— Мне тоже пришло письмо. С теми же фото. Копия.
— Кто-то играет с нами? — спросил я.
Он замолчал.
— Или это ты?
— Нет. Не я.
— Тогда кто?
Он сказал одно слово:
— Лена.
— Кто?
— Та женщина… из-за которой мы с Вероникой тогда поссорились. Она ушла потом. Сказала, что я разрушил всё. А потом… исчезла.
Я вцепился в столешницу. В голове звенело.
— Ты её убил?
— Нет! — крикнул он. — Я думал, она уехала. Сбежала. Я клянусь…
Но я уже не верил.
Прошло две недели. Пришли результаты ДНК. Это действительно была Елена Громова. Пропавшая двадцать лет назад. Коллега отца. Его любовница.
Он был задержан.
А мама снова исчезла. На этот раз — на короткое время. Она просто не смогла вынести шума, прессы, допросов. Потом вернулась. Я нашёл её на автобусной остановке, где мы прощались в последний раз.
— Я снова боялась, что всё рухнет, — сказала она. — Что ты уйдёшь от меня. Как тогда.
Я обнял её.
— Я никуда не уйду. Я твой сын. И я с тобой — до конца.
Дело тянулось месяцами. Отец не признал вины. Говорил, что Лена шантажировала его, что угрожала рассказать всё маме. Он не убивал её — но признаёт, что хотел бы забыть её навсегда.
Следователи не нашли прямых улик, только косвенные. Но обстоятельства были слишком вескими.
Его приговорили к 8 годам лишения свободы за сокрытие преступления и препятствование следствию.
Прошёл год.
Дом мамы был отремонтирован. У неё появился интернет, смартфон и даже страница в «Одноклассниках». Мы созванивались каждый день.
— Как ты? — спрашивал я.
— Счастлива, — говорила она. — Впервые — по-настоящему.
А потом я получил письмо от сестры. Той, что жила с отцом в Барселоне.
«Я не знала всего. Прости, брат. Можно я приеду к вам? Хочу познакомиться с вами и бабушкой Вероникой».
Я показал письмо маме.
Она долго читала. Потом сказала:
— Пусть приезжает. Если мы смогли простить друг друга — значит, можно и дальше жить. По-настоящему.
И в этом доме, где когда-то была только боль, снова появился смех. И жизнь.
