— Да, я забрала квартиру. Да, по завещанию. Нет, это не значит, что я вам что-то должна!
Когда Аделаида Игнатовна ввалилась в квартиру с чемоданом на колёсах, за которым по инерции тянулся и второй, Виктория сидела на кухне и ела творог с медом. Творог был фермерский, дорогой, с рынка — она старалась. Адель, как её втайне называла Виктория, окинула её быстрым взглядом и, не здороваясь, сказала в пространство:
— У вас пол в прихожей неровный. Чемодан цепляется.
Виктория положила ложку, посмотрела на мужа. Тот тут же уткнулся в телефон, как будто стал вдруг очень религиозным и открыл молитвенник. Дальше — хуже.
— Где я буду спать? — деловито осмотрелась Аделаида Игнатовна. — Ой, да тут и пылища. Вы что, тряпку не признаёте в хозяйстве?
— У нас есть гостевая, — через силу выдавила Виктория. — Там кровать нормальная.
— Нормальная, — передразнила Аделаида и пошла туда, будто бы уже хозяйка. — Одеяло тонкое. Я в таких условиях жить не смогу. У меня суставы.
Виктория встала, прошла за ней. Олег остался на кухне. Стратегически, как мышь в радиусе кошки. Удивительно, что не пополз.
— А ремонт когда начнётся? — спросила Виктория, сложив руки на груди.
— У меня? — прищурилась свекровь. — Да кто его знает. Сейчас же лето. У всех отпуск. А я там с грибком на потолке жить не собираюсь.
— А документы по ремонту есть?
— А ты нотариус или строительная инспекция?
Виктория выдохнула. Не вслух, а как будто внутри что-то сломалось и покатилось вниз, без звука. Она почувствовала, как срабатывает знакомый механизм: ты чужая в собственном доме.
Первые три дня прошли в стиле «Дом-2: пенсионерское издание». Виктория шла утром на работу, возвращалась — а дома уже всё переставлено. Книги с полок убраны. Ковёр с зеброй из Икеи — скручен и отнесён на балкон.
— Мерзость, — сказала Аделаида Игнатовна. — Даже в девяностые такие не стелили. Психоделика.
— Это мой ковёр, Аделаида Игнатовна. Мы его вместе с Олегом выбирали.
— О, а это вместе с Олегом давай ты при себе оставишь. Я его до школы рожала. А вы его тут как будто в аренду берёте.
— Простите, что?
— Ой, ничего. Просто громко думаю. Старость, знаешь ли.
На пятую ночь Виктория проснулась от грохота. Подумала: взлом. Или, в глубине души — надежда — инсульт. Вышла в коридор. Света нет. В зале копошится фигура.
— Мам! — прошипел Олег с дивана. — Это мама ищет зарядку.
— В три часа ночи?!
— А что мне теперь, по часам жить, как в казарме? — обернулась свекровь с резинкой на голове и телефоном в руках. — Ты же вроде умная женщина. Или как у вас, в офисах, сейчас принято — на зарплате и мозги выключаются?
— Ну, например, в три ночи у нас в офисе никто не шарит по дому.
— А у нас, видно, разная культура, — мило оскалилась Аделаида. — У меня дома всегда всё по-простому. Свет, правда, отключили, потому что ты не заплатила.
— Я не…? Олег, мы платили за свет в этом месяце?
— Ну, я… — мямлил он. — Там был какой-то сбой. Я всё проверю…
Виктория пошла обратно в спальню и вдруг чётко поняла: проигрывать — это не тогда, когда тебя унижают. А когда ты перестаёшь удивляться.
На следующую субботу Аделаида устроила чаепитие. Привела свою школьную подругу Нину Павловну, бабушку с голосом, будто она последние 40 лет озвучивала тосты на похоронах.
— А вот это, значит, невестка? — оценивающе кивнула та. — Хм… а чего ж вы без детей-то?
— А это вас не касается, — с каменным лицом сказала Виктория. — Или вы с соцопросом?
— Ха-ха, остренько, — фальшиво рассмеялась Аделаида. — Виктория у нас любит шутки. Вот только чувство юмора, видно, по акции досталось.
Виктория встала. Пошла в спальню. Закрыла дверь. Посидела. Думала, будет плакать — не смогла. Вместо этого вызвала из чатов контакты управляющей компании и позвонила.
— Да, здравствуйте. Скажите, пожалуйста, по улице Берёзовой, дом 3, квартира 41 — там ремонтные работы идут? У вас заявление поступало?
— Сейчас гляну… нет, ничего не поступало. Ни заявки, ни жалоб, ничего.
— Спасибо. Вы мне жизнь спасли.
— Что?
— Извините. Это я так, громко думаю.
— Ты хочешь сказать, что моя мама врёт? — спросил Олег вечером, когда она выложила ему правду.
— Я не хочу, я говорю. Никакого ремонта у неё нет. Она влезла в нашу жизнь, как молоток в микроволновку. И ты ей всё позволяешь.
— Она пожилая женщина!
— Она хитрая женщина. И ты это знаешь. Просто боишься признаться. Себе, не мне.
— Ты перегибаешь.
— О, наконец-то! А то я уже забыла, как это — быть виноватой в собственном доме. Слушай, ты вообще с кем живёшь? Со мной или с ней?
— Не начинай…
— Поздно. Уже началось.
На следующее утро Аделаида заявила, что заняла место в ванну первой. Виктория молча собрала вещи в сумку. Без истерик. Без сцены.
На выходе остановилась у двери. Медленно посмотрела на свекровь.
— Надеюсь, когда мне будет шестьдесят, я тоже смогу быть такой же бодрой, жёсткой, нахальной и абсолютно невыносимой. Хотя бы на полставки.
— Что, сбежала? — ухмыльнулась та. — Ну и катись. Олег всё равно останется со мной.
— Я бы удивилась, если бы ты это не сказала.
И ушла.
За дверью, впервые за несколько месяцев, стало тихо.
Тихо — и страшно. Потому что это была не финальная точка. Это была первая глава новой жизни. И, кажется, Виктория впервые в жизни знала: дальше — или она, или её сотрут под ковёр. Тот самый, психоделический.
Прошло три месяца. Олег жил с мамой. Виктория — одна, на съёмной квартире с видом на забор и чьё-то бельё. Она не жаловалась. Утром — офис, вечером — сериал в полголоса и тишина. Пугающая, но честная.
Сначала Олег пару раз звонил. Мямлил что-то про «всё не так понял» и «давай встретимся». Потом пропал. А потом… потом позвонил совершенно по-другому поводу.
— Вика, привет, слушай… Тут маме стало плохо. Ты не могла бы подъехать?
— Я теперь скорая? — спокойно спросила она. — Или вы с Ниной Павловной очереди к терапевту путаете?
— Не надо сейчас. Просто… она просила тебя. Я сам в командировке. Не могу вырваться.
— Удобно. Как всегда. Где она?
— В квартире. Скорая уже была, давление, нервы. Ну… ты же понимаешь.
Она понимала. Прекрасно. Но поехала. Не из жалости. Из любопытства. Что за клоунский цирк на этот раз?
Аделаида Игнатовна лежала в постели с таким выражением лица, будто ей одновременно изменил сосед по палате, наступили на любимую чашку и отобрали сериал.
…Когда Виктория вошла в комнату, Аделаида Игнатовна даже не повернула головы.
— Сказали, ты приедешь, — еле слышно пробормотала она. — Ну, раз приехала, садись.
Виктория подошла ближе. Осмотрелась. Комната была странно пустой: не было ни привычной груды газет, ни её старых сумок, ни даже вязания, которое обычно всегда лежало под рукой. Только стакан с водой на тумбочке и телефон — экран тускло мигал, будто что-то ждал.
— А где Олег? — спросила Виктория, садясь на край кресла.
— Он… в своей командировке. Где-то под Питером. Ты же понимаешь — работа. Ему сейчас некогда.
Виктория кивнула, вглядываясь в лицо свекрови. Впервые за всё это время та выглядела… маленькой. Не слабой — нет, в Аделаиде Игнатовне было что-то, что, казалось, и с гробом на колёсиках она бы прокатилась по паркету, делая замечания о пыли. Но сейчас — да, она была уменьшившейся.
— Я не понимаю, зачем я здесь, — честно сказала Виктория. — Ты ведь меня не любишь. Да и я, знаешь, не поклонница.
— Смешная ты, — вздохнула Аделаида. — Думаешь, любовь — это когда по головке гладят? Ты ведь сама не знаешь, что такое семья.
— Потому что моя семья — не арена. Где кто кого переорёт — тот и прав.
— А ты что, хотела уютного чаепития? — хрипло усмехнулась она. — Жизнь — это драка за место под солнцем. Даже в квартире. Даже на кухне. Ты просто не выдержала.
Виктория облокотилась на подлокотник, глядя в окно. За стеклом шла чужая жизнь: кто-то вёл собаку, кто-то ругался у магазина, чья-то коляска скрипела по тротуару.
— Я не выдержала, — повторила она. — Потому что ты выбрала войну. А я — жизнь.
— Смешно, — пробормотала Аделаида, — а я думала, ты наконец-то выбрала себя.
Они молчали. Минуты две, может, три. Потом Виктория встала.
— Ну что, давление спало?
— Спало, — призналась свекровь. — Врач сказал — стресс. Врачи всегда так говорят, когда сами не знают, что делать.
— Может, стоит попробовать меньше воевать? — спросила Виктория, надевая пальто.
— Это уже привычка, девочка. Без войны — пусто.
— Война с собой тоже утомляет, — бросила Виктория и пошла к двери.
— Олег — слабак, — вдруг сказала Аделаида. — Я его так воспитала. Всё сама. Муж умер, когда он маленький был. Я думала, если дам слабину, нас затопчут. Вот и привыкла держать всё в кулаке. Даже когда кулак — пустой.
Виктория уже держала руку на ручке, но замерла.
— А теперь? Что ты держишь?
— Ничего. Но отпускать страшно.
— Знаешь, — сказала Виктория, — ты права. Ты всё держала. Но, кажется, держала не то.
И ушла.
Дни снова потекли в прежнем ритме. Виктория вернулась в съёмную квартиру, не ждала звонков, не писала первой. Олег не звонил. Внутри — было пусто, но это была та пустота, в которой можно дышать.
Через месяц она случайно встретила Нину Павловну на рынке. Та шла, опираясь на трость, и при виде Виктории чуть нахмурилась, но потом кивнула:
— Как там ты?
— Нормально, — спокойно ответила Виктория. — А как Аделаида Игнатовна?
— Бодрая, как танк. Говорит, ты ей снишься.
— Правда?
— Угу. Сказала: «Сильная баба. Даже жаль, что не моя дочь».
Виктория чуть улыбнулась.
— Передайте ей, что я благодарна. За уроки. Даже если учёба была, мягко говоря, экстремальная.
Нина Павловна согласно кивнула и, поколыхиваясь, ушла.
Время шло. Однажды, осенью, Виктория получила письмо. Бумажное, с маркой. Строчки были аккуратные, но резкие, как будто каждую букву вбивали.
«Виктория.
Ты, наверное, думаешь, что я опять вторгаюсь в твою жизнь. Возможно. Но хочу, чтобы ты знала: я переехала. Квартира — твоя. Без подвохов. Без условий. Ключи оставлю у Олега, если вдруг решишь вернуться.
Знаю, ты сильная. И знаю, что одна справишься. Но, может, не стоит быть одной только потому, что рядом неудобно?
Я была неудобной. Потому что думала, что любовь — это держать крепко. Ошиблась. Иногда любовь — это уйти.
Не прощаюсь. Просто ухожу.
Аделаида Игнатовна.»
Виктория перечитала письмо дважды. Потом убрала в ящик. Звонить не стала. Не потому, что не хотела. Просто почувствовала: сейчас их тишина — это тоже форма уважения.
Через полгода она случайно встретила Олега. В торговом центре, у кофейни. Он подошёл неуверенно, словно мог получить по лицу прямо возле витрины с круассанами.
— Привет… ты хорошо выглядишь.
— Спасибо, — сказала Виктория, убирая волосы за ухо. — Ты как?
— Нормально. Мама уехала на юг. Говорит, будет «заводить новые фронты». Нашла клуб бриджа, уже с кем-то там спорит. Соскучился по тебе.
— Я тоже, — призналась она, и это было правдой. Но в её голосе уже не было прежней зависимости, той, что ломает изнутри.
Они долго стояли, пока он не спросил:
— Может, кофе?
— Давай, — сказала она, — но только без войны.
Они пошли в кафе, и Виктория вдруг почувствовала, что внутри у неё нет ни злости, ни боли, ни желания что-то доказать. Только лёгкая грусть и — самое главное — готовность начинать с чистого листа. Но уже на своих условиях.
Виктория вернулась в ту самую квартиру через ещё пару недель. Пустая прихожая встретила её странной тишиной. На полу лежал свернутый ковёр из Икеи — психоделический, как и прежде. Она развернула его, пригладила рукой и рассмеялась. Да, жизнь могла быть странной, неровной, раздражающей. Но теперь это была её территория.
Вечером она заварила себе чай, достала любимый творог с мёдом и, глядя в окно, вдруг поняла: иногда, чтобы вернуть себе дом, нужно сначала потерять его. Чтобы стать сильной — иногда нужно уйти.
А чтобы действительно победить — надо перестать воевать.
Прошло ещё несколько месяцев. Жизнь Виктории постепенно заполнялась новыми событиями, новыми людьми, новыми привычками, и всё реже — старыми мыслями. Она больше не возвращалась к тому моменту, когда уходила из квартиры с сумкой в руке. Тогда ей казалось, что это бегство. Теперь — знала: это было освобождение.
Но, как оказалось, не все старые связи рвались навсегда.
Однажды утром, когда Виктория собиралась на работу, раздался звонок в дверь. Открыв, она увидела… Аделаиду Игнатовну. С двумя чемоданами на колёсиках. Виктория чуть не рассмеялась — сцена была до абсурда знакомой.
— Не бойся, я не обратно, — с ходу сказала Аделаида. — Просто ключи-то у меня остались. Ты не поменяла замки. А я… я пришла попрощаться. Еду на юг. Надолго. Может, насовсем.
— Это шутка? — спросила Виктория, не зная, злиться или смеяться.
— В этот раз — нет. Я к Нине Павловне. Там у неё компания нашлась: карты, дача, море, мужчины под восемьдесят — бурная жизнь.
— И ты решила меня об этом лично уведомить?
— Ты же не брала трубку, — пожала плечами Аделаида. — А я человек воспитанный. Считаю, что двери надо закрывать самой. Чтобы потом снова можно было открыть, если вдруг понадобится.
Виктория постояла, обдумывая. Потом отошла в сторону и жестом пригласила:
— Проходи.
Они сели на кухне. Та самая кухня, где когда-то шли немые битвы за порядок, полки и ковёр. Тот самый ковёр снова лежал на полу — Виктория намеренно разложила его на прежнем месте, будто возвращала себе символ.
— Чай будешь? — спросила Виктория.
— Конечно. Только, если можно, без вот этих ваших офисных пакетиков. Я, знаешь ли, к заварному привыкла.
— Заварной у меня тоже есть, — с лёгкой улыбкой сказала Виктория. — Научилась.
— Ну, слава богу, — хмыкнула Аделаида. — Может, не зря время на тебя тратила.
— Знаешь, я ведь не злюсь на тебя, — тихо сказала Виктория, разливая чай по чашкам. — Ты сделала, что считала нужным. Просто тогда я ещё не умела защищать себя.
— Я тебя учила, как могла. Жёстко, по-своему. Я ведь думала, что иначе не запомнишь.
— Запомнила, — призналась Виктория. — Ты была отличным тренером. Но у тренеров, знаешь, своя участь — они должны отпускать своих учеников.
— Вот именно. Поэтому я ухожу, — с какой-то усталой улыбкой сказала Аделаида. — Но, честно, ты мне нравишься. Ты оказалась крепче, чем я думала. Ты одна из немногих, кто меня не боится.
— Я, скорее, тебя понимаю.
— Это даже хуже для меня, — усмехнулась та. — Когда тебя боятся — ты управляешь. Когда тебя понимают — ты уже в проигрыше. Но знаешь что? Я не против.
Они пили чай в редком для них молчании. Без уколов, без язвительных замечаний. Просто две женщины, которые, кажется, впервые увидели друг в друге не врага, не соперницу, а человека.
— Олег тебе звонил? — спросила Аделаида, ставя чашку на стол.
— Звонил. Мы иногда общаемся.
— Будете вместе?
— Не знаю, — честно ответила Виктория. — Сейчас я живу без войны. И если он готов — пусть приходит. Но я больше не собираюсь сражаться за него. Ни с кем.
— Правильно. Иногда мужчинам нужно, чтобы за них боролись. Но это их детская потребность, не наша обязанность.
— Ты всегда это знала?
— Да, — вздохнула Аделаида. — Но было слишком страшно быть одной. Теперь уже не страшно.
Она достала из кармана сложенный листок бумаги и протянула Виктории.
— Это расписание поездов. Вдруг захочешь навестить меня. Но предупреждаю — я там тоже планирую быть невыносимой.
— Мне кажется, это у тебя не план, а стиль жизни, — хмыкнула Виктория.
— Возможно. Но, может, ты уже научилась с этим жить.
Они встали, Виктория проводила Аделаиду до двери. Чемоданы тихо загремели по полу — всё тот же звук, который в прошлом означал для Виктории катастрофу. Теперь — просто звук отъезда.
— Ну, не прощаюсь, — сказала Аделаида, выходя.
— Не прощаюсь, — повторила Виктория, и в этот момент поняла: иногда самые важные войны заканчиваются не победой и не поражением. Они заканчиваются выбором. Когда ты выбираешь — не мстить, не убегать, не ломать себя, а просто — жить.
Когда дверь за свекровью закрылась, Виктория ещё долго стояла в тишине. Той самой, которая когда-то её пугала. Теперь эта тишина была её союзником.
В квартире пахло чаем, свежим воздухом и — наконец-то — свободой. Виктория достала телефон. Подумала — и написала Олегу короткое сообщение:
«Если хочешь поговорить — я дома. Но на моих условиях.»
Отправила — и больше не ждала.
Села за стол, включила любимую музыку, взяла книгу и снова, как раньше, поставила на стол тарелку с творогом и мёдом. На этот раз — без боя, без обороны. Просто для себя.
И впервые за долгое время почувствовала: она дома. По-настоящему.
Прошло несколько дней. Олег не отвечал. Ни сообщений, ни звонков. И Виктория, к собственному удивлению, не чувствовала привычного подрагивания в груди, не ловила себя на том, что постоянно проверяет телефон. Было всё равно. Почти.
Впервые в жизни — почти.
Вместо этого она снова начала жить. Настоящую, тёплую, свою жизнь.
Она сменила работу. Ушла из офиса, где всё напоминало о старом себе — вечно согнутом, вечно удобном, вечно вторичном. Устроилась в небольшое издательство, где все были живые, с горящими глазами, с утренним кофе не из автоматов, а из термосов, которые приносили из дома.
Виктория снова начала смеяться. Сначала тихо, потом громче. Сначала на чужие шутки, потом на свои. Поменяла причёску. Записалась на курсы французского. Стала иногда засыпать с открытым окном, даже когда было прохладно. Это почему-то казалось важным: позволить себе спать в свежем воздухе, без страха, что кто-то войдёт и начнёт двигать её мебель.
В какой-то момент Олег всё-таки объявился. Позвонил.
— Привет, — сказал он, как будто между ними ничего не произошло.
— Привет, — спокойно ответила Виктория.
— Ты… ты писала, что мы можем поговорить.
— Писала.
— Мы можем встретиться?
— А о чём ты хочешь поговорить?
Он замялся, как всегда.
— Ну, о нас.
— О нас? — повторила она, пробуя на вкус это «нас», как старое слово, от которого отвыкла. — Ты уверен, что это ещё «нас»?
— Я… Я хочу, чтобы было.
Виктория смотрела в окно, на ветки деревьев, которые легко раскачивались под ветром, и вдруг поняла: нет в ней той боли, которая заставляла бы бросаться навстречу. Нет того желания быть нужной любой ценой.
— Давай попробуем, — сказала она наконец. — Но я не вернусь в ту квартиру. И не вернусь к той, кем я была.
— Я понимаю.
— Сомневаюсь, но ты можешь попробовать понять.
— Ты… изменилась, — выдохнул он.
— Да. И это, наверное, лучшее, что со мной случилось.
Они договорились встретиться на следующей неделе. Виктория не ставила на эту встречу ничего. Не ожидала волшебных слов. Не планировала ничего наперёд. Если получится — хорошо. Если нет — у неё уже была жизнь, в которой ей было место.
Перед встречей она зашла в кофейню. Поставила свой заказ, взяла чашку, села у окна. Достала телефон. Сообщений не было. Но было то, чего раньше не было: уверенность, что, даже если останется одна — это не провал.
Случайно наткнулась на сайт, где продавались ковры. Нашла почти такой же, как её старый психоделический из Икеи. Щёлкнула «в корзину» — но перед оплатой вдруг остановилась.
Зачем? Она уже не та, кто должна возвращать вещи, чтобы вернуть себя. Она уже — сама.
Закрыла вкладку.
Через минуту зазвонил телефон. Олег.
— Я уже подхожу, — сказал он.
— Хорошо, — спокойно ответила Виктория. — Я здесь. Но помни — я уже и без тебя в порядке.
— Я… понял.
Она допила кофе, выдохнула и встала. За стеклом мир шёл своим чередом: люди спешили, машины гудели, ветер гнал жёлтые листья по асфальту.
Виктория улыбнулась.
Это был её мир. Её жизнь. Её выбор.
И в этот раз — точно по любви. К себе.
