— Чтобы на празднике твоей жены не было, — приказала свекровь, — иначе ты тоже можешь не приходить! — Но она снова села в калошу.
Людмила Васильевна с самого утра суетилась у зеркала в прихожей, поправляя прическу и критически оценивая свое отражение. Сегодня ей исполнялось шестьдесят лет — солидный юбилей, который она планировала отметить в кругу семьи и близких друзей. Стол был уже накрыт, квартира убрана до блеска, а на кухне завершали последние приготовления торжественного обеда.
Но радостного настроения у именинницы не было. Уже несколько дней ее мучила одна мысль — как бы сделать так, чтобы на празднике не было этой… Ирины. Невестки, которая вот уже пятнадцать лет портила ей жизнь одним своим существованием.
Когда Дмитрий, ее единственный сын, привел домой свою избранницу, Людмила Васильевна сразу поняла — эта девчонка ей не подходит. Слишком самостоятельная, слишком уверенная в себе. И красивая, что еще хуже — Димочка просто потерял голову от любви и перестал слушать мать.
Первые годы совместной жизни были особенно тяжелыми. Молодая семья жила в ее двухкомнатной квартире, и Людмила Васильевна считала своим долгом наставлять неопытную невестку на путь истинный. Она делала замечания по поводу готовки, уборки, одежды, манеры общения — словом, всего, что касалось ведения домашнего хозяйства.
— Ира, опять пересолила, — говорила она, пробуя суп. — И свекла не такая яркая, как должна быть. Я тебе покажу, как её правильно готовить.
— Людмила Васильевна, — терпеливо отвечала Ирина, — я готовлю так, как привыкла в своей семье. Димочке нравится.
— Димочка много чего не знает, — фыркала свекровь. — Его нужно приучать к правильной еде.
Такие разговоры повторялись изо дня в день. Замечания касались всего: как Ирина вешает белье, как моет посуду, как разговаривает по телефону, как одевается на работу. Людмила Васильевна искренне считала, что помогает невестке стать лучше, но та почему-то не ценила ее стараний.
Переломный момент настал через полтора года после свадьбы. Ирина в очередной раз выслушала лекцию о том, как неправильно она гладит рубашки мужа, и вдруг выпрямилась во весь рост.
— Людмила Васильевна, — сказала она твердо, — я очень благодарна вам за то, что вы приняли нас в свой дом. Но я должна вам кое-что объяснить. Я теперь жена вашего сына, а это значит, что я хозяйка этого дома наравне с вами. Я буду готовить, убирать и гладить так, как считаю нужным. Если вам что-то не нравится, вы можете высказать свое мнение, но не как приказ, а как совет. И я сама решу, следовать ему или нет.
Людмила Васильевна тогда просто остолбенела. Она не ожидала такого отпора от тихой, на первый взгляд, девчонки. В ее понимании невестка должна была слушаться свекровь беспрекословно — так было принято в их семье, так поступала она сама, когда была молодой…
Часть 2. Калоша судьбы
После того разговора прошло уже больше десяти лет. Ирина с Дмитрием переехали на съёмную квартиру, а потом взяли ипотеку и наконец обрели собственное жильё. Людмила Васильевна сначала надеялась, что «это все ненадолго» — мол, наиграются в самостоятельность и прибегут обратно. Но не прибежали.
Она затаила обиду, хотя виду старалась не показывать. Поздравляла на праздники, звонила раз в неделю, иногда наведывалась в гости — и всякий раз находила, к чему придраться. У Ирины на кухне всё казалось ей не так: чайник не в том углу, занавески слишком яркие, посуда странная, как из кафешки.
Сейчас, в день её юбилея, всё это всплыло в памяти особенно остро. Людмила Васильевна стояла у окна и сжимала в руках бумажную салфетку, которую сама же старательно свернула треугольником. Она вспоминала вчерашний разговор с сыном.
— Мам, — сказал Дмитрий по телефону, — мы с Ирой приедем чуть раньше, поможем расставить стулья.
— Мы? — уточнила она с нажимом.
— Конечно. Ты же пригласила нас обоих.
— Я приглашала тебя, Димочка. А Ирина пусть дома остаётся. Ей делать нечего на моём празднике.
Молчание на другом конце длилось почти полминуты.
— Мама, ты серьёзно? — произнёс он наконец. — Ты хочешь отпраздновать юбилей без жены своего единственного сына?
— Я хочу отметить его с близкими. Ирина не входит в этот список, если ты ещё не понял.
— Тогда, прости, мы не придём вовсе.
— Дмитрий!
Но он уже положил трубку.
Людмила Васильевна не спала почти всю ночь. Бесконечно перебирала аргументы в голове, разыгрывала сцены будущей ссоры — и всё равно не могла понять, как всё зашло так далеко. Почему сын, её родной мальчик, стал таким чужим?
В дверь позвонили. Она встрепенулась, будто вышла из тяжёлого сна. Гости начали собираться.
— С юбилеем, дорогая! — закричала с порога двоюродная сестра Валентина, вручая огромный букет.
Следом подтянулись бывшие коллеги, соседка с нижнего этажа, троюродный племянник с женой, и даже старая подруга из института. Квартира наполнилась шумом, запахами еды и весёлым гомоном.
Но ни Дмитрия, ни Ирины не было.
— Предатель, — думала Людмила Васильевна, пытаясь улыбаться. — Под каблуком у своей бабы. Мать не может на праздник позвать, кого хочет? Вот уж времена…
Она сидела во главе стола, принимала тосты, кивала, смеялась — всё как положено. Но каждый раз, когда звонил домофон, сердце подскакивало.
— Может, всё-таки приехали? — шептала она сама себе. — Ну хоть он один…
Но звонили всё новые гости. Последней пришла Алина, внучка её старой подруги, со своей маленькой дочкой. Девочка по имени Соня забралась к ней на колени, погладила морщинистую руку и спросила:
— А у тебя есть сын?
Людмила Васильевна едва не разрыдалась.
Когда праздник закончился, и гости разошлись, она осталась одна среди грязной посуды, смятого скатерти и пустых бокалов. Телевизор жужжал вполголоса, но она не слышала, что говорят.
На телефон пришло сообщение:
“Прости, мама. Я не мог поступить иначе.”
— Не мог, — прошептала она в пустую комнату. — А я могла, да?
Она пошла на кухню, включила воду и вдруг, неожиданно для самой себя, начала плакать. Не тихо, не украдкой, а по-настоящему — с рыданиями, всхлипываниями, навзрыд.
Она не чувствовала себя виноватой. Она чувствовала себя покинутой.
— Я же всё для него делала… Я ж себя не жалела… — шептала она сквозь слёзы. — Сначала отец его бросил. Потом одна тянула, ночами сидела над уроками, работала на трёх работах, чтобы у него всё было… А теперь? Теперь чужая женщина важнее?
Она положила голову на сложенные руки и не заметила, как уснула прямо на кухонном столе.
Утром зазвонил телефон. Номер Дмитрия.
— Алло? — голос у неё был хриплым, севшим.
— Мам, привет… Ты как?
Она хотела ответить жёстко, язвительно. Но из неё вырвался только тяжёлый вздох.
— Нормально.
— Мы с Ириной сегодня будем неподалёку. Может, заедем?
— А смысл? — почти прошептала она.
Молчание. Потом:
— Смысл в том, что мы хотим тебя видеть. И не хотим ссориться. Мама, ну нельзя же так… Ты хочешь, чтобы мы больше вообще не общались?
— Нет! — выпалила она. — Не хочу…
— Тогда давай попробуем всё начать сначала?
— Не знаю, Дима… Я уже старая.
— Ты не старая. Ты просто обиженная.
Она хотела возразить, но не смогла. Потому что это было правдой.
— Хорошо, — сказала она спустя несколько секунд. — Приезжайте. Только… без цветов. У меня их вся квартира уже в букете.
Он рассмеялся.
— Ладно, без цветов. Но с пирогом.
Когда они вошли — Дмитрий с пакетом в руках и Ирина с настороженной улыбкой, — Людмила Васильевна замерла в нерешительности. Потом подошла к сыну, прижалась к его плечу и сказала:
— Всё равно ты мой.
— Конечно, твой, — сказал он, обнимая её. — Просто теперь нас двое. И это не враг — это моя жена.
Ирина стояла, опустив глаза, будто ждала приговора. Людмила Васильевна медленно подошла к ней, посмотрела прямо в лицо и сказала:
— Ты же опять села в калошу, Ирочка.
Та удивлённо подняла брови:
— Простите?
— Ну, помнишь, ты тогда сказала, что сама будешь решать, какие советы принимать? Села в калошу. Потому что один совет всё же надо было принять: слушать старших. Особенно если эти старшие действительно хотят добра.
Ирина тихо кивнула:
— Я слушаю. Просто по-своему. Иначе бы мы сюда не пришли.
Они стояли в коридоре, молчали. Потом Людмила Васильевна вдруг улыбнулась и махнула рукой:
— Проходите. А пирог — с чем?
— С вишней и корицей, — ответила Ирина. — Как вы любите.
— Всё-таки не зря я столько лет ворчала, — пробормотала свекровь. — Научила.
Пока чайник кипел, а пирог резался на ломтики, в голове Людмилы Васильевны пронеслась вся её жизнь.
Свадьба, роды, первая бессонная ночь с младенцем, детский сад, первый класс, выпускной, армия, институт, Ирина, свадьба, переезд…
Она вдруг осознала: все эти годы она боролась не с невесткой. Она боролась с пустотой. С одиночеством. Со страхом, что останется одна, забытая и ненужная. А Ирина — просто оказалась на её пути.
— Мам, — сказал Дима, подавая ей чашку чая, — ты что-то задумалась.
— Думаю, Димочка. О том, как я с ума сходила.
Он посмотрел на неё с улыбкой.
— С ума сходят от любви, мама. А ты — от страха.
Она кивнула.
— Спасибо, что пришли.
— Мы всегда рядом. Даже если ты нас выгоняешь.
Ирина осторожно протянула ей тарелку с пирогом.
— Надеюсь, не пересолила, — улыбнулась она.
Людмила Васильевна хмыкнула:
— Пироги не солят, дорогая. Но если пересолила — сама и доешь!
Они засмеялись.
Смеялись долго, искренне, как будто только что пережили бурю и наконец вышли на солнце.
P.S. Людмила Васильевна так и не призналась, что хранила в комоде вышитую салфетку с монограммой «И.К.» — первую, которую Ирина ей подарила на день матери пятнадцать лет назад. Хранила. Потому что уже тогда знала: у этой девчонки доброе сердце. Просто её, Людмилу, никто не учил, как с такими сердцами обращаться.
Теперь она готова была учиться.
ЧАСТЬ 3. День после
Утро было непривычно тихим. Людмила Васильевна проснулась в полдевятого — поздно по её меркам — и долго лежала, глядя в потолок. Ей не снился сон, но было чувство, что она вернулась издалека, будто ночь унесла с собой многолетнюю тяжесть, а утро принесло что-то новое. Лёгкость. Или надежду.
На кухне пахло пирогом. Остался один кусочек — аккуратно завернутый в фольгу, с запиской от Ирины: «Если вдруг проснётесь ночью :)».
Она усмехнулась.
— Всё-таки у девчонки чувство такта есть. И юмор… Что ж я столько лет в упор не видела?
Она сделала себе кофе и, прихлёбывая, вспомнила вчерашний вечер. То, как Ирина с лёгкой неуверенностью подала пирог, как Дима весь вечер держал её за руку. Как они оба старались не наступать на больное, но при этом не играть — всё было по-настоящему.
— А ведь могли бы и не прийти. Сколько таких случаев, когда дети с родителями годами не разговаривают…
Но они пришли. Сели рядом. Протянули руку.
Теперь всё зависело от неё.
— Мама, привет, — голос Ирины в телефоне прозвучал на удивление легко. — Мы тут с Димой подумали… Может, вы к нам в выходные приедете? У нас как раз клумбы расцвели, я твои любимые астры посадила.
— Астры? — удивилась Людмила Васильевна. — Откуда ты знаешь, что я их люблю?
— Дима рассказывал. И фото на холодильнике у вас — там же ты на даче в них стоишь, с ведром.
Людмила Васильевна засмеялась.
— Ох, там я ещё молодая была, и с прической… такая ничего себе!
— Ну так приезжайте. Мы за городом хоть немного проветримся. Димка обещал плов на мангале сделать.
— Плов? Он же не умеет…
— Ну, теперь умеет. Учился у соседа-узбека. Тот строгий — не дай бог рис перемешать не вовремя!
— Вот оно как…
Она замолчала, не зная, как реагировать. Чувства были смешанные. Раньше бы она сказала: «Вот, учится у кого попало, мать-то не спросил!», но сейчас… сейчас ей было просто тепло оттого, что её сын умеет готовить плов. Что его учат. Что он живёт.
— Хорошо, приеду, — сказала она. — Только без мангалов этих, с ними вечно живот крутит.
Ирина засмеялась.
— Договорились. Тогда, может, сделаем просто овощи на гриле? Легко и вкусно.
— Ладно, уговариваешь. Только морковку не жарь — от неё я отвыкла.
— Без морковки, обещаю.
В субботу Людмила Васильевна приехала раньше, чем договаривались. Хотела застать их врасплох, посмотреть, как они живут, без лишней подготовки.
Но то, что она увидела, поразило её.
Перед домом Ирина в перчатках копалась в цветнике. Спина выпрямленная, волосы в хвост, на лице — загар и улыбка. Рядом возился Дмитрий, таскал землю в ведре, посыпал чем-то дорожки, и время от времени целовал жену в плечо. Они не заметили машину.
Людмила Васильевна сидела внутри и смотрела. Сначала — с холодком внутри. Потом — с интересом. А потом… с нежностью. Потому что эти двое были счастливы. Без неё. Но не вопреки ей. Просто потому что научились быть вместе.
Она вышла из машины.
— Мам! — обрадовался Дмитрий. — А ты рано!
— Так пробки ж. Думаю, приеду пораньше — подышу воздухом.
Ирина сняла перчатки, подошла.
— Хотите чай? У нас там с мятой, прям с грядки.
— Мяту ты сама сажаешь?
— Сама, — гордо кивнула Ирина. — Она у меня от любого стресса — и чай, и ванну, и даже маску можно делать.
Видите — вон та, пушистая?
Людмила Васильевна посмотрела — и правда, аккуратная грядка, обложенная кирпичами, и зелень пахучая.
— Красиво у вас.
— Спасибо. Только не судите строго — тут всё в процессе.
— Я не с инспекцией.
Дмитрий улыбнулся.
— Мам, ну ты же всегда с инспекцией.
Она посмотрела на него, и вдруг ей стало неловко. Столько лет быть этим… хмурым надзирателем. А ведь могла быть просто мамой. Просто женщиной, которой доверяют.
— Наверное, да, — сказала она. — Инспекция я, да. Но, может, на пенсии и проверяющий может стать садовником?
За ужином, за лёгким пловом (без морковки!) и овощами, Людмила Васильевна почувствовала странную лёгкость в душе. Не было привычного напряжения в плечах, не хотелось спорить, поправлять, вмешиваться. Просто сидела, ела, слушала, смеялась.
— А ты теперь что, каждый вечер сажай и поливай? — спросила она у Ирины.
— Не каждый. Иногда лень. Но мне нравится. Знаете, я ведь никогда не думала, что стану дачной женщиной. Но как только руки в земле — мысли отдыхают.
— А с Димой как? Не спорите?
— Спорим, конечно. Но научились вовремя останавливаться. Иногда даже смеёмся, когда ссора начинается. Типа: «Опа, вот и понесло!»
Людмила Васильевна кивнула.
— Сдержать язык — великое искусство.
Она замолчала. И вдруг сказала тихо:
— Я тебе часто язык не сдерживала, Ира. Много. Извини.
Ирина подняла глаза.
— А я не держала зла. Я просто защищалась. Простите меня тоже, если была резкой.
— А ведь была. И ещё какая! — улыбнулась свекровь.
Они рассмеялись.
Когда Людмила Васильевна уже собиралась домой, Ирина вынесла ей коробку.
— Это вам. Подарок с опозданием. Думали, что не пригодится, но, может, теперь — самое время.
Внутри были: красивые садовые перчатки, набор семян — астры, ромашки, шалфей — и дневник. Плотный, в тканевой обложке, с надписью: «Мой сад. Моя история».
— Я подумала, — сказала Ирина, — может, вы захотите снова посадить что-то. Даже если на балконе. Или просто записывать, как у вас день прошёл.
Людмила Васильевна смотрела на подарок и не могла сказать ни слова. Это было слишком точно. Слишком тепло.
— Спасибо, — выдохнула она. — Я… я, наверное, начну с ромашек. У меня был балкон, на который ничего не росло. Может, теперь — вырастет?
— Вырастет, — сказала Ирина. — Всё, что поливают любовью — обязательно вырастет.
В тот вечер она приехала домой усталая, но спокойная. Впервые за много лет у неё не было желания включить телевизор, радио или фоном болтающую передачу. Она поставила коробку с подарком на подоконник, заварила мятный чай и села у окна.
Где-то далеко в городе горели огни. И она поняла, что у неё теперь есть будущее.
Не в поездках или новых вещах. А в маленьких, живых вещах — в том, как растут цветы, в том, как сын звонит не из вежливости, а с интересом. В том, как невестка смотрит не с осторожностью, а с доверием.
Она открыла дневник.
На первой странице вывела:
«19 июля. Я снова дома. Только теперь — по-настоящему».
ЧАСТЬ 4. Новое утро
Прошло две недели с тех пор, как Людмила Васильевна вернулась из загородного дома сына и невестки. Казалось бы, ничто не изменилось — те же стены, тот же балкон, та же привычная чашка с отбившимся краем, из которой она пила утренний чай уже больше двадцати лет. Но внутри — было совсем другое.
Она просыпалась без тревоги. Уже не слушала радио по инерции, чтобы заглушить тишину. Не просматривала фотоальбом с жалостью к себе. Она просыпалась — и жила.
Дневник, который подарила Ирина, стал для неё чем-то больше, чем блокнотом. Это была точка отсчёта, новое зеркало.
«21 июля. Посадила астры. Вроде бы поздно, но прочитала, что можно и в августе, если балкон солнечный. У меня — солнечный. Странно, почему я раньше считала, что он “мертвый”? Наверное, потому что сама была без света».
«23 июля. Звонил Дима. Просто так. Сказал: “Мам, как астры?”. Вот ведь. А я годами думала, что ему всё равно. Просто он молчал — а я не спрашивала».
«25 июля. За чаем вдруг подумала: у меня ведь нет подруг. Таких, с кем можно молча сидеть и не чувствовать неловкости. А были ведь когда-то…»
И именно в этот день, когда она вновь ощутила лёгкую грусть, в дверь позвонили.
— Людмила Васильевна? — голос был знакомым, но неуловимо чужим.
На пороге стояла Тамара Павловна — соседка с третьего этажа. Когда-то, много лет назад, они пили чай у кого-то на кухне, делили сплетни, обсуждали цены на капусту, ругали поликлинику. А потом перестали. Разошлись, как корабли.
— Здрасьте… — удивлённо сказала Людмила Васильевна.
— Простите, что без звонка, — засуетилась та, — я просто… у нас завтра общее собрание жильцов, вот… Хотела спросить, вы пойдёте?
— Наверное, да. А что случилось?
— Да там с подъездом что-то. Опять хотят перекрасить, а деньги собирают с нас. Ну, как всегда.
Она чуть замялась, и вдруг добавила:
— А ещё… если честно, я просто соскучилась. Вы куда-то пропали.
Людмила Васильевна опешила.
— Пропала? Это я-то? Я же всегда дома…
Но, видно, в глазах других она и правда исчезла. Растворилась в одиночестве.
— А заходите на чай, — вдруг сказала она. — У меня как раз мята с балкона. И пирожное есть. Старая «Картошка», помните?
— Помню! — просияла Тамара Павловна. — Господи, сколько лет не ела эту дрянь!
— Ну вот, значит, сегодня и начнём снова портить фигуру.
Чай оказался крепче, чем нужно, а пирожное — слипчивее, чем следовало бы. Но разговор — лёгким, как весенний ветер.
— А я, знаете, ходила на танцы для пенсионеров, — делилась Тамара Павловна, — в ДК «Рассвет». Там не бальные, а такие — как в молодости. «Круиз», «Севастопольский вальс». Мужики, конечно, хромые и глухие, но танцуют!
— Вот как? — удивилась Людмила Васильевна. — А я и не знала, что у нас в районе есть такие места.
— Да полно всего! Просто мы все сидим по квартирам, как клопы. А жизнь-то мимо идёт.
— Вы правы.
— Приходите с нами в четверг. Ну хоть посмотрите.
Она хотела отказаться — привычка. Куда мне уже? Танцы? Кому я там нужна?
Но вдруг вспомнила, как Ирина сказала: «Всё, что поливают любовью, обязательно вырастет».
А что, если попробовать?
— Приходите, — улыбнулась Людмила Васильевна. — А вдруг и правда… вырастет.
В четверг она надела своё лучшее платье. То самое, синее, с серебряной нитью, которое когда-то купила на свадьбу сына, а потом берегла, как память. Волосы аккуратно уложила, припудрила нос. Посмотрела в зеркало — и не узнала себя.
— Ты что, к кавалеру, что ли? — пошутила про себя. И вдруг покраснела, как девчонка.
В зале ДК было оживлённо. Музыка лилась с колонок, люди смеялись, двигались, кто-то топтался неловко, кто-то кружился, как на балу. Её встретили тепло, кто-то вспомнил, кто-то познакомился заново.
И вот он — вальс. Мужчина в светлом костюме, седой, с орлиным профилем, подошёл и слегка поклонился:
— Позволите?
Она растерялась, хотела отказать, но нога уже шагнула вперёд.
Они закружились. Неловко сначала, потом — увереннее. И в этот момент Людмила Васильевна подумала:
— Я танцую. Вот я, в свои шестьдесят. Танцую. И не одна.
Его звали Павел Аркадьевич. Пенсионер МВД, вдовец, живёт в соседнем доме. Поговорили после танца, потом после второго. Потом вместе шли домой. Оказалось, у них одинаковые привычки: чай без сахара, сон до семи утра, любовь к старым песням.
— Вы не поверите, — сказал он, — но я пою. В хоре. У нас по субботам репетиции. Хотите — загляните.
— А если я не умею петь?
— А если — умеете, но не знаете?
Он смотрел на неё не как на пенсионерку, не как на бабушку, а как на женщину. Это было непривычно. Даже… опасно.
— Не знаю, Павел Аркадьевич. Я только недавно себя нашла.
— Тогда тем более не теряйте снова. Давайте лучше вместе искать.
Ирина с Дмитрием приехали в воскресенье. Привезли яблок, домашних вареников и новую вязаную кофту — бежевую, лёгкую.
— Мам, ты сияешь, — сказала Ирина, как только та открыла дверь. — У тебя что, роман?
— Не твоё дело, — усмехнулась Людмила Васильевна. — Может, и роман. Может, танцы. А может, просто сад растёт.
— Какой сад?
Она отвела их на балкон. Там теперь стояли три горшка с астрами, один — с мятой, и новые — с шалфеем, ромашками, даже помидорами-черри.
— Сад. Маленький, но мой. И растёт, главное.
Дмитрий посмотрел на мать с улыбкой:
— Мам, я тобой горжусь.
Она чуть не прослезилась, но сдержалась.
— А я вами. Знаете, я раньше думала, что ваша любовь — это вызов мне. А теперь понимаю — это была просто жизнь. А я не умела её принимать.
Ирина обняла её.
— Главное, что теперь умеете. Ведь всё только начинается, Людмила Васильевна.
А ночью она снова писала в дневнике:
«3 августа. Я танцую. Я смеюсь. Я снова жду утра.
А ведь могла остаться в том кресле у телевизора, ворчащей, обиженной, одинокой.
Но я выбрала жить. И это — самое важное решение за последние двадцать лет».
